отойти от дел, когда надо всей семьей лицо держать, в прямом смысле тоже. Как еще сложатся отношения с новым администратором? Что-то не нравится он мне, холодный, скользкий тип.

– Милый мальчик, это бессмысленно! Я люблю тебя, как любила бы младшего брата. И не провоцируй, не стану платить мужу той же монетой, любовники не по моей части. Почему говоришь, что не пыталась? Еще как пыталась, особенно поначалу. Такая скука с оскоминой, так противно после. Любовь короче, чем жизнь, и это печально… Что же остается? Только верность… Постель, заваленная цветами, у меня уже была… Разлюбила подарки, сюрпризы, они представляются расплатой, как в анекдоте: чем же вы так провинились перед женой, если покупаете сотню роз? Не смешно, согласна. Не надо клятв и угроз, не надо отчаиваться, ты безнадежно молод, ты – маленький… Это солнце в сентябре, как проклятое, как будто последнее на свете…

– Эва? Здравствуйте, это из больницы Святого Георгия. Да, та, что в Озерках. Вам надо подъехать… Попытка суицида… Оставил записку с вашими координатами. Нет, всего лишь переел таблеток, вкусные таблеточки, видать, попались. Через пару дней переведем из реанимации в общую палату, но пока еще рано. Можем договориться, если не хотите своему юному родственнику портить биографию психиатрическим диагнозом…

– Малыш, как ты меня напугал! Посмотрим, может, когда-нибудь… Не обещаю. Ладно, обещаю, только без глупостей! Да, я заберу тебя из больницы.

– Маринка, мне кажется, что я умерла и воскресла! Другая жизнь, другие заботы, мой дорогой мальчик. Тебе, наверное, неприятно слышать, ты так предана нашему Орфею… Но у меня и подруг-то нет, своих подруг… Что ты говоришь? Проколол палец струной? Как Ричард Кейд? Давно? До сих пор температура под сорок? Куда его отвезли? В гнойную хирургию, в больницу Святого Георгия… Это не я плачу, это боги смеются, не обращай внимания. Выезжаю.

– Эва сидит напротив окна. У нее незнакомое мне платье, новая прическа, похудела, осунулась, тени под глазами, но как помолодела. Как же она великолепна, моя жена! Взгляд беспокойный, непонятный взгляд. Долгие гастроли выдались, особенные, больничные. Сколько капельниц, УФО, переливаний крови, антибиотиков. Наплевать! Не сознавал, пока не вернулся «оттуда» из небытия, как соскучился по дому, по Эве. Неужели она решилась-таки на пластику? Нет, не похоже, не заметно. Тоже соскучилась за месяц разлуки? Теребит скатерть длинными пальцами, и маникюр свежий, нервничает, как девочка, как десять лет назад. Или пятнадцать? Переживает, не привез ли с собой очередной роман – ха-ха – из больнички? Что значат все эти романы – Эва одна, прочее – это прочее. Если бы не проблемы с новым администратором, махнуть бы с ней сейчас к морю, запереться от всех. В конце концов, можно перенести назначенную встречу и заняться любовью, как когда-то днем до обеда, вместо обеда, прямо сейчас. Эва, жена моя, дай мне руку! И наплевать на диету, будем обедать дома, хочу жирную жареную свиную отбивную! Нет, Эва, нет! Ты не можешь уйти от меня! У меня отпуск почти на две недели, у нас с тобой отпуск, поедем к морю… Простим друг другу мелкие грешки, не плачь! Клянусь, никогда больше! Сама знаешь, практически с того света вернулся… Ты умная женщина, понимаешь, любовь – это одно, а жизнь, ну, в жизни всякое бывает. Никогда больше! Не оглянусь! Не покидай меня, любовь моя, поедем к морю, будем жить в маленьком белом домике, где волны с белыми барашками добегают до самого порога, где пахнет свежей горечью миндаль и склевывают рыбы сердолик. Эва, ты слышишь, я почти придумал новую песню – для тебя!

– Он не выдержал две недели, не дошел и до середины срока. Конечно, молоденькой итальянке-горничной с быстрыми глазами было наплевать, кто он такой, она не слышала его песен, не позарилась и на деньги, довольно скромные для того курорта. Мой Орфей немолод, но обаяние не стареет, его обаяние, не мое. Они устроились прямо под окнами белого домика на некрашеной деревянной скамейке, и он не озаботился прикрыть ставни, чтобы ветер относил жадные стоны в море, а не затягивал в спальню.

– Эва, это смешно, – терпеливо объяснял он. – У меня не складывается новая песня, а контракт на альбом уже подписан. Сама знаешь, тут все средства хороши. Не делай из мухи слона!

– Вернись ко мне! Когда сможешь, – просил мальчик, милый, волшебный, но чужой. Он почти поправился после неудачной, к счастью, попытки отравиться. Как это было по-детски, даже по-женски. – Никогда не будет поздно, – обещал мальчик.

И я вернулась.

Не к юному любовнику. Вернулась к смерти от мужа, от своего Орфея. Потому что жизнь, как ни крути, короче любви, даже если смириться с этим невозможно.

Он не записал новый альбом, его растерзали не менады, кто бы сомневался, а критики. Как певец он умер. Но нашел себя в другом жанре и успешно ведет популярную телепередачу, такой же юный душой, но одетый уже не как тинейджер, а солиднее. Мешки под глазами не портят его обаяния, правда, на меня оно больше не действует. Я по другую сторону.

Крылышки. Дедал (женский вариант)

1

Оля вырвалась из дома первый раз за зиму. Снег сухо шуршал и царапался, кусты норовили выскочить из-за поворота и уколоть острой веткой, жесткий наст на пригорке вскрывался клочьями прошлогодней травы – лыжня была отвратительная. Справа, совсем рядом бежали электрички, выдыхая, как утверждала бабушка, отбросы тяжелых металлов. Электрички везли свободных лыжников в прекрасные экологически чистые дали. Слева под защитой прорванной местами железной сетки сутулилось полузаброшенное садоводство с фанерными домиками, за которым простирался бескрайний бетонный забор.

Оля подумала, что, наверное, ее лыжная прогулка не стоила затраченных усилий, но упрямо продвигалась по мелкой лыжне. Когда она дошла до поля, снег стал плотнее и белее, лыжи побежали проворнее. На краю поля тянулась к холодному небу рябина с красно-коричневой корой, стая незнакомых круглых и серых пичужек на ней весело свистела, расклевывая высохшие ягоды. Оля посмотрела на бойких пичуг, не смутившихся ее появлением, засмеялась и поняла, что счастлива и свободна. Лыжи легко заскользили вперед, выглянуло робкое розовое декабрьское солнце, и повалил снег, мягко осыпая лыжню, лыжницу и весь быстро белеющий мир. Далеко впереди летела крупная птица, Оле захотелось догнать и разглядеть ее; она прибавила ходу, улыбаясь, дыша немного неровно, потом побежала скорее, еще скорее, но птица не приближалась. Оля бежала резво, как не бегала давно, с детства; вот исчезли электрички справа, поле с выступающими кое-где сухими хворостинами замелькало